Минздравсоцразвития на минувшей неделе скорректировало порядок выдачи больничных. Говорят, это должно разгрузить врачей (бумажной рутины поубавится) и пойти на пользу некоторым категориям пациентов — срок действия листка нетрудоспособности по беременности и родам, например, существенно увеличен.
Корректируют кое-что и сами граждане: решать личные проблемы — скажем, квартирный вопрос — при помощи санитаров становится тенденцией. По данным медиков, чуть ли не каждый четвертый россиянин нуждается в психиатрической помощи, но случается, что примерить смирительную рубашку доводится и здоровым.
Можно ли противостоять такого рода психиатрическим атакам, разбирался корреспондент НТВ Владислав Сорокин.
В нестройном сетевом хоре эти голоса выделяются особо. Форумы заполонили крики о психопомощи: «Помогите, брата забрали в психушку», «Бывшая жена моего брата упекла мою племянницу в психушку», «Я жертва и живой свидетель беспредела врачей-психиатров», «Как вытащить из психушки человека, если врачи проплачены?»
Это похоже на бред сумасшедшего, если бы истории не были реальными. Со слов Николая, он боролся с коррупцией в городской милиции, да так рьяно, что оказался в психбольнице с диагнозом «паранойя» и характеристикой «Обостренное чувство справедливости».
Николай: «Они просто убирают человека в стационар и объявляют его невменяемым. Я пробыл на психиатрической экспертизе три месяца. Потом областной суд все отменил, меня признали неопасным для общества».
Пара вопросов: возраст пациента, адрес — и психбригада поехала на вызов. Если на месте им не обрадуются и окажут сопротивление, то есть лекарства или хлопчатобумажная лента, чтобы связывать. У Юрия Русакова стаж больше 10 лет. Но врачебных злоупотреблений он ни разу не наблюдал.
Юрий Русаков, врач-психиатр: «Мне 37-й год. Такого случая на моей практике не было».
По закону забрать человека в больницу без его согласия могут в трех случаях. Из них самые спорные следующие: «человек представляет непосредственную опасность» и «возможен вред здоровью, если лицо оставить без психологической помощи». Сами психиатры знают о прецедентах, когда закон трактовался вопреки здравому смыслу.
Любовь Виноградова, исполнительный директор независимой психиатрической ассоциации России: «В чем же состояла непосредственная опасность? „Угрожала написать заявление в прокуратуру“. И это трактуется как опасность для себя и окружающих. Это тенденция и этого, к сожалению, достаточно чтобы человек попал в больницу».
Врач с бригадой санитаров могут забрать человека в больницу, но колоть лекарства сразу не имеют права. Сначала целая комиссия должна подтвердить, что человек опасен и отпускать домой его нельзя. После этого психиатры обязаны доказать это суду в течение 48 часов. И только если судья, по аналогии с арестом, даст санкцию, пациента оставят в лечебнице. Проблема в том, что Фемида с медициной на «вы», и заключения врачей судьи часто принимают на веру.
Это самое слабое место психиатрии — субъективность врачебного мнения. Вот, например, методика Роршаха. У человека спрашивают, что он видит на картинке. Но диагноз тест не может поставить в принципе, если только в этом пятне вы не увидите изнасилованного белого кролика, истекающего кровью.
Весь парадокс в том, что единственно верного ответа ни здесь, ни в других подобных тестах на восприятие не существует. Психиатру важно даже не то, что вы видите, а почему, в каком месте рисунка, и даже в какой позе вы сидите, отвечая на его вопросы. И заключению врача, полученному на основе таких методик, все обязаны доверять. Другого подхода к человеческому сознанию, которое даже в XXI веке для многих, как одно большое чернильное пятно, еще не придумали.
Станислав Терехов, адвокат: «Главное действующее звено врач-психиатр. Все зависит от того, насколько он заинтересован в данном диагнозе, честен, объективен».
При этом сам закон что юристы, что врачи хвалят: говорят, что при советской власти его не было. Но тут же добавляют: квалификация врачей была на порядок выше.
Любовь Виноградова, исполнительный директор независимой психиатрической ассоциации России: «В застойные советские годы был очень высокий уровень психиатрической службы. Сейчас он несколько снизился».
Уровень снизился, соблазнов, наоборот, стало больше. Вот и выходит, что психиатрия в умелых руках превращается в высокоточное оружие.
Сергей Беляев, председатель общественной организации «Сутяжник»: «Появились деньги, следовательно, портятся отношения, у одного они есть, а у другого нет. Начинаются судебные тяжбы, в том числе с использованием психиатрии».
Анжелика уверяет: она всего лишь хотела развестись с мужем. Потом 20 дней интенсивного лечения — и нет больше ни бизнеса, ни квартиры, ни права встречаться с детьми. В глазах других она сумасшедшая.
Анжелика Ананд: «Я была в невменяемом состоянии. Понятно, что под давлением галоперидола человек что хочешь подпишет».
Свой диагноз она и выговорить не может. И хотя в итоге суд признал, что держали ее в лечебнице незаконно, потом еще целых два года в больнице продолжали вести ее медкарту и всем заинтересованным инстанциям сообщать о якобы болезни молодой женщины. Но врачи, кого не спросишь, в такие истории верят с трудом.
Татьяна Дмитриева, директор Государственного научного центра социальной и судебной психиатрии имени В. П. Сербского: «Все эти страшилки уже не актуальны. Сейчас такая система выстроена, что нужно иметь цепочку безграмотных врачей или судей, чтобы такое могло быть. Или стечение обстоятельств роковое. Или же должен быть сговор. Соответственно, к этому нужно относиться как к преступлению».
По мнению директора института имени Сербского, есть только одна большая системная ошибка, но какая! По закону, еще 15 лет назад в больницах должны были появиться независимые общественные защитники. Хочешь, жалуйся им на врачей — если что, они и в суде выступят. Татьяна Дмитриева доказывает: главврачи клиник, удивительно, но не против такого контроля и даже «за». Вот только института адвокатов в психиатрии как не было, так и нет.
Татьяна Дмитриева, директор Государственного научного центра социальной и судебной психиатрии имени В. П. Сербского: «Мы писали президенту страны, премьер-министрам разным. Первое лицо государства поддерживает нас, но дальше это поручение благополучно спускается на более низкую инстанцию, доходит до неких ведомств, которые должны его исполнять, и здесь тихо умирает».
Любовь Виноградова, исполнительный директор независимой психиатрической ассоциации России: «Большая часть психиатров возражала против этой службы, рассматривая ее как контролирующую инстанцию».
Студента Алексея с матерью питерские санитары связывали под столом на кухне. Дальше все как в тумане — коридор, машина, палата, согласие на лечение. Мать бумагу подписать отказалась. Домой так и не вернулась.
Алексей Пазырев: «Меня отвезли в отделение 27, где я пролежал месяц. Мою мать до сих пор держат, причем никаких вразумительных объяснений мы не получили: кто вызвал и за что».
До этого был скандал в мединституте, потом анонимные звонки — такие частые, что пришлось жаловаться в милицию. Но кто вызвал «скорую» психиатрическую, так и неясно. Алексей теперь часто ходит мимо желтых окон желтого дома. Что делать дальше, он не знает.
Алексей Пазырев: «Мне лечащий врач сказала, что я на свою мать плохо действую, нервирую ее, и что если так пойдет дальше, они запретят нам видеться».
Можно было бы надеяться на суд, но он уже свое решение вынес. Врачи убедили: маму Алексея нужно лечить, у нее же вялотекущая шизофрения. Еще 30 лет назад такой диагноз был невероятно популярен среди советских диссидентов.
Владимир Пшизов, кандидат медицинских наук: «Если копнуть как следует, то каждый является носителем какого-либо переживания. Карл Ясперс, один из знаменитых психиатров и философов, сказал: „Что такое психическая норма? Это легкая дебильность“».
